Олег Сидор-Гибелинда,
РЕЖИССЕР-ПРИЗРАК. ПУТЬ САМУРАЯ

http://cn.com.ua/N247/culture/master/master.html

  Мало кто к 50-ти годам имеет такую безупречную репутацию в киномире, как американец Джим Джармуш.
  Он может наплевать на хваленый американский хеппи-энд. А может — всем смертям назло — «выудить» его из болотца абсолютной безнадеги. (Чего не рискнул бы сделать любой мало-мальски уважающий себя «голливудянин».) Скомкать реплику, оборвать анекдот на полуслове. Тянуть действие, как резину — но умудриться при этом высказать все самое главное, не сбившись на околичности. Может быть, именно поэтому он отдает предпочтение монохромии? Чтобы подчеркнуть эту особенность своей поэтики, он нередко прослаивает эпизоды черными вставками (просто так или создавая фон для ученых цитат). Тон его кинополотен сероватый, муторный (но не мутный). Граффити на стенах уставших домов, пустыри, заброшенные чердаки; благородная зачуханность интерьеров — даже при наличии у героев определенного уровня достатка. Что касается персонажей, то они очерчены двумя-тремя основными штрихами, в то время как классический Голливуд претендует на гламурную стереоскопию. Но при чем здесь Голливуд? Наш видеопрокат невольно преуспел в создании негативного образа киногорода в Калифорнии. Между тем не так страшен черт, как его малюют. Начнем с того, что и Голливуд — разный, и не ограничивается только им американское кино, в котором существует немало заметных образцов альтернативной movie-продукции. Так, последний фильм Вуди Аллена — типичного дитяти нью-йоркских переулков — возбудил немалый интерес на родине и за океаном, доказав, что рано «ставить крест» на классике... Шум о том докатился даже до Киева, а «Голливудский финал» (символическое название!) стал одним из неформальных лидеров последней «Молодости». Речь, однако, не об этом. А о пространственной малости, полоске пенсильванского перешейка, отделяющей Нью-Йорк от штата Огайо, где полстолетия тому появился на свет достойный алленовский антипод (у того в фильмах без конца трындят, у этого — словно воды в рот набрали), режиссер, во многом определивший настроение последнего десятилетия прошлого века, странный и седочубый парень Джим Джармуш. «Он выступает в джаз-клубах и слывет local hero — местным героем, воплощением духа Нью-Йорка... Эта слава пришла к нему благодаря тому, что Джармуш видит свой город глазами маргинала-иммигранта», — пишет о нем вездесущий Андрей Плахов. Но ведь и от Америки до Европы — рукой подать. Чай, не колумбовы времена.
  «Кливленд хоть похож на Будапешт?» — с тоской вопрошает героиня «Удивительного рая», доверчивая венгерская девушка Ева, приехавшая к братьям во Флориду, а уж те учат ее уму-разуму, время от времени гаркая на тормознутую родственницу: «Не говори по-венгерски!» (Кончится идиллия тем, что один из них сам улетит на землю предков.) В Джармуше, кстати, есть и венгерская, и французская кровь (по другим сведениям, немецкая и ирландская). Признание пришло к режиссеру из Европы: его фильмы премировались в Мангейме, Локарно и, конечно, в Канне (трижды, чем мало кто из его более раскрученных сограждан может похвалиться). В «Таинственном поезде», кроме пары юных японских фанов (предмет их восторга — божественный Элвис, интерес к которому не угасает и по сей день — от триллера до рэпа, от Николаса Кэйджа до Эминема), есть еще и итальянская матрона, везущая тело мужа в вечный город. А действие «Ночи на Земле» из Америки (ну как же без нее) переносится в Париж, Рим, Мадрид, Хельсинки. Все мы люди, все мы человеки. Вот и понимает без всякого перевода суровый негр, «киллер с принципами» (бессоновский Леон по сравнению с героем «Пса-призрака» — дитя!) своего соседа-мороженщика. А ведь персонаж Форэста Уайтекера не изучал, подобно его киносоздателю, французские язык и литературу (притом бакалавром Джармуш стал по литературе британской). Много голосов — один мир. Многоголосье звучит в раковине американской глотки. Антагонизм кинематографических школ — миф, хотя и не беспочвенный. Мир опоясан цепочками обменов: за океан отправился Вендерс, один из европейских учителей Джармуша (первый фильм Джима, «Вечные каникулы», был снят на пленке, предоставленной в его распоряжение мэтром Вимом), и хотя и не преуспел в Америке, но создал здесь едва ли не лучшую свою ленту — «Париж, Техас». Джармуш же встретился с загадочным немцем через Николаса Рея, своего американского наставника, которому сам Вендерс посмертно посвятил фильм «Молния над водой». В свою очередь «Мертвеца» Джармуша предваряет цитата из французского сюрреалиста Анри Мишо, а в самом фильме индеец с гомеровским именем Никто без конца читает стихи англичанина Вильяма Блейка (именно так зовут и главного героя ленты — бухгалтера-очкарика). Зато в «Сокамерниках» звучат строки американского классика ХХ века Роберта Фроста, правда, из уст недотепы-итальянца (лучшая роль Роберто Беньини). Да и Пес-призрак в конце жизни читает новеллы Акутагаву, среди них — и экранизированную Куросавой в «Расемоне» — фильме, принесшем японскому режиссеру мировую известность и премию «Оскар» в придачу. Подобная «всемирная отзывчивость» избавляет Джармуша от скитальнического удела, который так сомнителен и двусмысленен в других американцах, предпочитавших родине — Европу: Генри Джеймса (хтонический декаданс), Эзры Паунда (подкузьмила политическая неразборчивость). В отличие от них, от многих других, Джармуш уезжает, чтобы возвращаться. Скользит морями и континентами, но остается типичным, не склонным к самообольщению, скептичным американцем. Отдельная тема — мощное влияние восточного дзэна, в котором также просвечивает подкладка европейского посредничества. Откуда эти слова в «Псе-призраке» — «об одиночестве самурая, одиночестве тигра в джунглях»? Не из «Самурая» ли Жан-Пьера Мельвилля? Между тем зомбический герой Делона явно не способен ни дружить с детьми, ни читать новеллу «Расемон», не говоря уж о том, чтобы стоически принять пулю в живот от своего господина, как его «черный двойник» из джармушевской картины. Его соотнесенность с кодексом Бусидо — чисто внешняя, поверхностная. А аналогии в искусстве (хотя Джармуш приохотился к кино именно во Франции) — вещь столь же поверхностная.

  Блаженны нищие духом. Малахольные неудачники (столь изничтожаемые официальной Америкой), непристроенные бухгалтеры, суетливые иммигранты, сексуально озабоченные чудики (один из персонажей «Ночи на земле»). Чувствительные преступники и глуповатые паханы, сутки напролет пялящие зенки в телеящик с мультяшками. Нелепые тюремные беглецы, которых интуиция поводыря заводит в дремучее болото, но потом — уж верно дарует спасение, а самому поводырю — кстати, это он любит Роберта Фроста — семейное гнездышко на отшибе с такой же чудачкой девахой («Сокамерники», в другом варианте — «Оскорбленные законом»). Словом, униженные и оскорбленные, но из оскорбления... восстающие. Возмездие совершается вопреки всей логике — пуля настигает подлеца из раковины умывальника, как рука из преисподней. Не призраки ль они все? Их блаженная легкость перемещения, их неистребимая доброта под коркой внешней суровости — не нашего поля ягода. Отсюда и равнодушие Джармуша к интимной стороне жизни, которую он словно нехотя отдает на откуп «сладкой парочке» инфантильных кутят-японцев, по уши перемазавшихся губной помадой («Таинственный поезд»). Ибо какая там еще любовь «за гробом»? И что может быть «удивительнее рая»? Только вялотекущее инферно.

  В одной из рецензий на «Мертвеца» излагалось несколько версий обоснования биографии горемычного Вильяма Блейка — и все так или иначе нажимающие на «иррациональную педаль» (Блейка убили, а фильм фиксирует его предсмертный бред; Блейк и так мертвец; Блейку еще только предстоит родиться и т. д.). Можно подойти к этому и проще: «бухгалтер, милый мой бухгалтер», подобно Псу-призраку — странному и непозорному, движется к порогу небытия, чутко ощущая относительность всего происходящего рядом. Что никого из них ни в коей мере не лишает самообладания. Напротив, бодрит, величаво вдохновляет. Соблазнительно связать это с восточной этикой, но нечто подобное сквозит и на просторах европейской мысли. Серен Киркегор, вторя Блаженному Августину, говорил о «болезни смерти», поражающей человеческое естество. В наше время Кшиштоф Занусси изъяснился решительнее — «Жизнь как смертельная болезнь, передающаяся половым путем».

  Осознав это, есть шанс обрести благородную осанку — и двигаться своим путем. Фильмы Джима Джармуша только не зоркому могут показаться «отмороженными», «зомбическими». Хотя бы потому, что лучшие из них хочется пересматривать. И не один раз. Это, согласитесь, редкость.