Андрей Плахов "Увидеть себя и умереть"

  Я попробую поговорить о двух фильмах, как если бы вы их видели, но если нас вдруг кто-то услышит, пусть ему захочется их посмотреть.

  "Страх и ненависть в Лас-Вегасе" - история двух наркоманов, в начале семидесятых посетивших означенный почтенный город с журналистским заданием. Изобразительный ряд его творчески развивает традицию, заложенную в классическом французском "Красном круге" - когда героя Ива Монтана мы застаем не просто в запое, а в окружении натуральных кровавых чертей.
  К чести голливудских авторов, они не попали в плен высоких технологий: когда надо, мир плавно и чудесно крысится на нас с экрана, а в относительно спокойные минуты главный персонаж (Джонни Депп) ограничивается зеленым земноводным хвостом, притороченным к заду в стилистике школьного утренника.
  Выполнит ли он задание - судите сами. Для него назвать свое имя администратору в гостинице - почти непосильная задача. Да что там! каждый шаг мастера репортажа, каждый жест идет не по прямой, а по дуге, словно он переступает через клубки змей. С комической серьезностью именуя себя "доктором журналистики", время от времени он усаживается за пишущую машинку, вдумчиво курит и стрекочет по клавишам, но в этом этюде проступает пластика обезьяны, копирующей повадки человека. В данном случае - свои собственные, полузабытые. Руки помнят, как говорил Юрий Никулин, в другом, естественно, фильме и по другому поводу.
  Первый час у нас нет сомнения в жанровой природе фильма: нас пригласили посмеяться, что мы и делаем. Авторы размеренно кивают: да, это очень смешно. Да, это только смешно и ничего больше. Они ничего не подсыпают в веселящий напиток и не добиваются никаких лукавых побочных эффектов. Но когда мы проходим насквозь этот смеховой пласт и попросту устаем ржать, сами собой кристаллизуются некоторые вопросы.
  Неужели это всерьез? Неужели это о нас? Обстоятельства места и времени явственно второстепенны; все другие обстоятельства - тоже. Запомним эту фигуру недоумения и немного поговорим о другом фильме.
  Оскароносная "Красота по-американски" возбуждает в зрителях один не вполне политкорректный вопрос: как они (американцы) смогли снять такое? Ответ: режиссер - мексиканец. Ага. Тогда ясно.
  Начиная с первого кадра и детски-наивного комментария к нему: "Мне сорок два года. Вот 3/4 дрочу в душевой", - фильм выходит на небывалый уровень свежести и непосредственности восприятия мира. Зритель, смеясь от чрезмерной точности воспроизведения жизни, норовит выставить тому или другому герою нравственную оценку, как-то отфильтровать базар. Тут ловушка: действительность не поддается этой простой операции. Сиди и смотри. Зритель притихает и смотрит, изредка хихикая в кулак.
  Каждый голливудский продукт по-своему решает проблему отношения к тысяче намозоленных голливудских штампов. "Твин Пикс", например, подобно плугу, переворачивает и обращает их один за другим. Пародии типа "Горячих голов" и "Голого пистолета" доводят их до стадии абсурда. "Красота по-американски" старательно и поспешно наступает на все лепешки. Предупредив нас за пару шагов.
  Метафизический выход - не в иных решениях стандартных проблем, не в иных обстоятельствах (они второстепенны), а в другом ракурсе взгляда. Тут-то и проступает пресловутая красота.

  Два рецензируемых фильма вместе и порознь вызывают в памяти третий - "Полеты над гнездом кукушки". Все эти фильмы смешны почти в каждом эпизоде и трагичны в целом. Но если в "Полетах" дурдом играл роль лишь символа и модели внешнего мира, граница еще существовала и предполагался действенный выход, то далее вся Америка недвусмысленно превратилась в палату N 6 и выход остался только внутрь.

  Внутренний пластичный хаос доктора журналистики противостоит идиотскому хаосу Вегаса. Бунт главного героя "Красоты по-американски" проходит практически незамеченным. Вроде как взрывается граната - мы не слышим звук взрыва, потому что он тонет в мощном гуле, - и тут волей-неволей обращаем внимание на гул, к которому привыкли. С психологической точки зрения, тут одна тема - кризис среднего возраста главного героя. Одно и решение - возвращение к идеалам, а точнее, к образу жизни юности. Но каким-то акробатическим жестом этот самый кризис выплеснут вовне. Его переживает весь мир моложавых стариков и рано умудренных подростков.

  Оба фильма - яркие образчики сексуальной контрреволюции. В кадр на почти четыре часа суммарного экранного времени попадает только одно соитие, истерично совершенное второстепенными героями и принесшее им одни неприятности. Обнаженное тело в "Красоте по-американски" становится символом детства и беззащитности. Более парадоксально, но символом беззащитности и неумения жить становится в "Страхе и ненависти3/4" нож, похожий на трогательный розовый шип из "Маленького принца".

  Жизнь как искусство, как сопротивление, как упрямая и относительно прямая черта - тема, что говорить, не новая, а, скорее, вечная. Но как эти туповатые американцы умудрились посмотреть на себя со стороны, да так, что само их американство стало второстепенным обстоятельством и отшелушилось? Откуда (говоря языком Вен. Ерофеева) у этих раскормленных янки столько горечи во рту?...

  Ах да. Конечно.

Iностранец (Москва), N013 17.04.2001